Сайт Фонда поддержки и защиты прав соотечественников, проживающих за рубежом, продолжает цикл публикаций под общим названием «17 мгновений Победы». Автор – старший советник Фонда Наталия Вершинина.
«Нас можно унизить, оскорбить, обокрасть и даже убить, но никто и никогда не сможет лишить нас чувства Любви к Родине. И никому не отнять у нас ни с чем несравнимого ощущения счастья Победы…
Немощные старики, скажете, и даже попробуете переписать нашу жизнь, ставя под сомнение или даже обливая грязью нашу Победу? Ничего не выйдет! Однажды и навсегда мы - Победители, победители в Священной войне со злейшим врагом любимой Родины…» - так начинался или завершался разговор практически со всеми ветеранами Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Об этом свидетельствуют их воспоминания, в том числе сохранившиеся хроники войны ветеранов дипломатической службы - будущих и уже бывших, ушедших в мир иной, дипломатов. Они много и страстно вспоминали и писали о том, что пережили в юности, о том, как страдали, шутили и все без исключения очень хотели Жить!
Воспоминания ветеранов Великой Отечественной войны, ветеранов дипломатической службы любезно предоставили нам сотрудники Совета ветеранов МИД России для публикаций на нашем сайте и сайтах российских соотечественников.
Тогда нашим Героям было по 18-20 лет, не больше 25 лет! Они взрослели на войне, которая многим из них открыла мир советской дипломатии. Но не о дипломатических высотах и перипетиях профессии их рассказы. Такие есть, и они тоже восхитительны! О своей войне, о торжестве жизни и чудесных воскрешениях, о юности, опаленной войной, их рассказы сегодня (с небольшими сокращениями). Спустя 70 лет.
МОЯ ФРОНТОВАЯ ЮНОСТЬ
Автор - Карпачев Алексей Матвеевич (1923 - 1914), Чрезвычайный и Полномочный Посланник 1 класса.
Мое участие в войне началось в августе 1941 года, немногим более двух месяцев спустя после нападения фашистской Германии на Советский Союз. Осенью того года мне предстояло быть призванным, но, как многие мои сверстники, я не стал дожидаться призыва и пошел в Красную Армию добровольцем.
Волею судьбы я оказался на Карельском фронте. По прибытии в часть примерно две с половиной недели меня учили стрелять из винтовки, приемам рукопашного боя - «штыком коли, прикладом бей». Затем состоялось «боевое крещение» - первое участие в настоящем бою: рота, в которой я состоял, получила приказ освободить расположенный перед нами хутор, который накануне был захвачен немецко-финскими диверсантами. Так, не на учебном поле, а на боевом мне впервые пришлось перебежками сближаться с противником, а затем идти в атаку с винтовкой наперевес. Здесь же я впервые увидел, как падают, сраженные вражескими пулями мои товарищи. Хутор мы отбили…
В дальнейшем мне неоднократно приходилось ходить в атаку, видеть раненных и убитых и самому оказываться в смертельной опасности. Такое не забывается… Но мне везло. Везло до декабря 1941 года, когда и я был ранен. Правда, не во время атаки, а во время артиллерийского налета.
Карельский фронт не был на направлениях главных ударов гитлеровских войск, поэтому мне не пришлось участвовать в жестоких боях с массовым применением танков, артиллерии и авиации, какие были под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, Белоруссии и на Украине. Но и здесь шли упорные бои и под натиском превосходящих сил врага, наши части вынуждены были отступать, неся значительные потери. Бои, в которых я тогда участвовал, были, как позже стали их называть, боями местного значения. Но от этого они не были менее жестокими и кровопролитными… Я был рядовым красноармейцем, и как многие мои боевые товарищи мало знал о том, что происходило. У нас вызывало недоумение, почему же Красная Армия, которая, как пелось в известной песне «всех сильней», отступает, где же наши «танки быстры», почему не поступает пополнение, хотя в наших подразделениях к концу ноября оставалось по трети первоначального состава. О том, что фашистские дивизии уже под Москвой, что Ленинград в кольце я узнал уже будучи в госпитале после того первого осколочного ранения в правую ногу выше колена в результате артиллерийского обстрела в декабре 1941 года.
Мне сделали перевязку прямо по ватным брюкам, поскольку снять брюки при пятидесяти градусном морозе было невозможно. Пользуясь вырезанной кем-то из жерди чем-то вроде костыля, я какое-то время еще шел, хотя было очень больно… Шел, как в бреду, очнулся, оказавшись у костра, который развели прямо у дороги несколько раненных бойцов. Я подсел к ним. Просидели около трех часов и уже под вечер нас забрала полуторка с красным крестом на бортах, а еще через час мы оказались в полевом госпитале, разместившемся в бараках бывшего лагеря заключенных.
Раненных там было больше сотни, а обслуживали их три санитарки и один врач. Но там мне не то, что обработать рану, даже перевязки сделать не успели, так как госпиталь срочно эвакуировали.Тяжело раненных вывозили на крытых полуторках, а легко раненных, как я, на санях. Было очень холодно, нас на сани сажали по четыре-пять человек, накрывали несколькими одеялами, но они не спасали от холода. Среди ночи приехали в какой-то населенный пункт и снова нас разместили в аналогичных бараках.
На следующий день мы узнали, что это был город Повенен. Там мы пробыли три-четыре дня. Мне, наконец, обработали рану и сделали приличную перевязку, разрезав штанину. Госпиталь не был оборудован, собственно, это и не был госпиталь, а приспособленный кое-как под него барак. Коек на всех не хватало, и многие, как и я, спали на соломе, настеленной прямо на полу, спали, не снимая верхней одежды – в ватниках и ватных брюках. Но никто на неудобства не жаловался. Все хорошо понимали ситуацию. Через неделю снова эвакуация и снова - в бараках бывшего лагеря. Лишь на третьем этапе эвакуации я оказался в стационарном госпитале, где была произведена настоящая санобработка с бритьем всех волосяныхпокровов в целях борьбы с паразитами, заменой всей одежды на госпитальную.
Только здесь мне сказали, что у меня обморожены ступни обеих ног и что придется ампутировать частично пальцы.В этом госпитале я пробыл около четырех месяцев. Осколочная рана на ноге зажила уже через две недели, а вот ампутированные пальцы (первые фаланги, три на правой и два на левой ноге), заживали долго. «Обмороженных» было много - у большинства ноги и руки, обмороженными были уши и даже носы. В апреле 1942 года я был выписан с предоставлением двухмесячного отпуска для окончательного выздоровления в домашних условиях. Когда стал заполнять проездные документы, оказалось, что мне некуда ехать - Кривой Рог, где жили мои родители, оккупирован немецкими войсками. Куда могли эвакуироваться моя мать, три сестры и младший брат, я не знал...
Так закончился первый этап моего боевого пути.
Ему было 18 лет.
Белград 26 октября 1944 г. Алексей Матвеевич Карпачев с боевым другом Михаилом Андреевичем Мудровым и тремя югославскими партизанами
ЛИХИЕ ГОДЫ ВОЙНЫ
Автор - Грушин Иван Николаевич (1918 - 2012), Чрезвычайный и Полномочный Посланник.
Рано утром 10 июля 1942 года, чуть забрезжил рассвет, мы поехали в злополучную деревню Чибисово, (в кузове - расчёт зенитного пулемёта, старшина - санинструктор и я, в кабине с шофёром - командир батареи Иванов), где по сведениям находился штаб бригады, а оказалось, уже были немцы.
Минут 15-20 мы ехали беспрепятственно и перед какой-то маленькой речушкой (или ручейком) остановились. Иванов с шофёром пошли искать переправу. Удалились они от машины метров на 30-40, и в этот момент противник открыл огонь по машине. Я понял, что мы напоролись на врага и оказались от него всего метрах в 150. Немцы, видимо, спали, но, услышав шум, очнулись и открыли по нам из трёх пулемётов перекрёстный огонь. Стреляли они трассирующими пулями.
В первый момент я почувствовал, как что-то кольнуло меня в правую ногу, и увидел, как падали в кузове машины люди. Сгорячая смог даже встать, и в это мгновение меня ранило ещё несколько раз. Я потерял сознание. Сколько времени лежал без сознания, сказать не могу. Во всяком случае, когда оно вернулось, было уже светло, тихо и пригревало солнце.
Поскольку сидел я в углу у заднего борта машины, то, падая, перевалился через борт и лежал возле машины. Никого живого возле меня не видно и не слышно, я понял, что положение моё безнадёжно. Двигаться я не мог, надеяться на то, что подберут наши, не приходилось - наступали-то немцы, наших никого поблизости и быть не могло, так как мы из-за незнания обстановки чуть не въехали к немцам. Зная их привычку сначала завтракать, а потом начинать боевые действия, я ожидал, что вот-вот немецкие танки пойдут в атаку и раздавят меня или добьёт следующая за ними пехота. К тому же в кармане моих брюк лежал партийный документ, а нам было известно, что коммунистов и комиссаров фашисты сразу расстреливают.
Однако время шло, солнце находилось уже достаточно высоко и начало пригревать, а немцы молчали. Потом обе стороны начали вести огонь. Снаряды и пули полетели через меня. На всю жизнь запомнились пролетавшие в сторону противника огненные нити снарядов наших «катюш», вливавшие в мою душу какое-то особое чувство облегчения. Лежал в колее, образованной танкаминеподвижно, иначе немцы могли увидеть, что я живой.
Бесконечно долго тянулся этот день. С нетерпением я ждал ночи -она сулила мне шанс на спасение. Но с её наступлением иллюзорная надежда меня покинула. Попытался опереться на руки, чтобы ползти, но не смог даже пошевелить ногой, настолько я ослаб. За 12-14 часов ранения я потерял так много крови, что тело меня не слушалось. Как оказалось, я был поражён четырьмя пулями крупнокалиберного пулемёта. Причём одна из них прошила насквозь правое бедро, другая - разрывная - вошла в это бедро, и все осколки остались в нём до сего времени. Третья пуля как бы разрезала правый пах, и ещё одна вошла в этот пах и повредила позвоночник и нерв левой ноги и от позвоночника срикошетила в левый бок, где остаётся и поныне. Кроме того, была контужена голова.
Трудно рассказать, что я передумал и пережил за эти часы. В этот момент я осознал, что такое жизнь и что она мне бесконечно дорога, как она прекрасна и как мне хочется жить. Но даже в эти драматические минуты я нисколько не сомневался в нашей победе.
Я стал думать, как покончить с собой, чтобы не остаться живым к приходу немцев. Оружия при мне не было. Пришла мысль: когда немцы вновь пойдут в наступление, ценой любыхусилий свалиться в речку. А время тянулось страшно медленно. Уже наступила ночь. Стрельба прекратилась, лишь немцы беспрерывно запускали осветительные ракеты, от которых становилось светло.
И вдруг (это было рано утром на другой день) до меня стали доноситься какие-то неясные звуки,послышались отдельные слова, но невозможно было разобрать - то ли немецкие, то ли русские. Вскоре я четко услышал негромкую русскую речь. Я застонал, и ко мне подошли пять человек - группа разведчиков соседней части, возглавляемая младшим лейтенантом.
Мои избавители положили меня на плащ-палатку и метров 200-300 тащили волоком, затем спустились в какую-то ложбинку, плащ-палатку со мной взвалили на плечи и пошли дальше. Боль от ран была невыносимая: чтобы не кричать, рвал на себе волосы.
Принесли меня в расположение танкового батальона и положили на небольшой полянке, а вокруг - маленький лесочек. Минут через двадцать пришёл санинструктор. Мне страшно хотелось пить - это следствие потери крови. Санинструктор принёс два котелка холодного чая, я их моментально выпил и попросил ещё, но мой первый лекарь, сославшись на возможные отрицательные последствия, в этом отказал и начал меня перевязывать. Вся моя одежда была в крови и грязи. Сапоги тоже были полны крови. Брюки и сапоги он разрезал и выбросил. Наспех перебинтовав меня, он сказал, что часов через девять придёт машина, и он отправит меня одновременно с ранеными своего подразделения в медсанбат.
Вскоре около семи раненых, положили на брошенный в кузов пучок соломы и повезли в медсанбат (километрах в десяти). Грузовую машину сильно трясло, она тои дело подпрыгивала на ухабах и кочках, и мы орали от боли. В одном месте шофёр остановил машину и предупредил: «Ребята, потерпите, сейчас начинается простреливаемый немцами участок, поэтому погоню машину на предельной скорости». То была настоящая боевая пытка.
В лесу, где был раскинут медсанбат, нас выгрузили прямо на землю. Кругом лежали раненые. Ходячие раненые сами шли в палатку к врачам на обработку, а остальные ждали, когда подойдутсанитары с носилками и заберут их. Проходил час за часом, а я всё лежал и ждал. Временами пробегала между нами сестра и указывала санитарам, кого нести в перевязочную, но санитары делали своё дело, не обращая внимание на указание сестры. Да и врачи не могли справиться с таким количеством раненых. Естественно, нас никто не кормил. В голове у меня была одна мысль - как попасть в перевязочную. Горько было сознавать, что был вызволен из безнадёжного положения, но могу расстаться с жизнью в медицинском учреждении.
На другой день я попросил позвать комиссара медсанбата. Я объяснил случившееся со мной, что похоронен был заживо, и вдруг мелькнула жизнь. Вскоре санитары доставили меня в операционную. Что со мной делали врачи, я уже не чувствовал. За это время их четырёх ран вытекло столько крови, что я ни на что не реагировал, утратил даже чувство боли.
Дня через три среди раненых пошёл разговор, что на ближайшую станцию пришёл порожний санитарный состав, и нас будут погружать на него. Дошла очередь и до меня, но к этому времени в ранах завелись червяки и так разболелись ранения, что не было сил терпеть. Меня вновь повезли в перевязочную, а затем в санитарную машину. Ночью поезд тронулся, и на душе стало спокойнее. До ближайшего города – Тамбова - было километров сто. Нам стало известно, что поезд идёт вглубь страны, но врач, сопровождавший эшелон, сообщил, что он оставит меня в одномгоспитале подлечиться, а потом меня отправят дальше… -сестра сказала по секрету, что врач не надеется меня довезти.
В Тамбове я пролежал месяца два-три, а затем меня и других раненых погрузили в поезд. Проехали Казань, Челябинск,нас выгрузили в Магнитогорске. Больше трёх месяцев я лежал на спине. Наконец в ноябре стал учиться ходить, а в декабре меня выписали.
Дали три месяца отпуска и - вновь в армию.
ДРОВА
Автор - Толстов Владимир Лукич (1922-2011), советник 1 класса.
В ноябре-декабре 1942 года в нашу дивизию стало регулярно поступать новое пополнение, в том числе и молодёжь из Средней Азии.
Пришло пополнение и в один из наших стрелковых батальонов. Количество бойцов увеличилось, и возникла проблема с питанием. Поварам для разжигания огня в очагах требовалось больше дров, особенно сухих, а их постоянно не хватало. Дрова приходилось каждый раз заготавливать и находить прямо на берегу Волги, нередко с риском для жизни.
Однажды ночью ротный повар разбудил молодого солдата, назначенного дежурным рабочим по кухне, и поручил ему, как обычно, подготовить подходящие дрова и принести к 6 утра. Совершенно не представляя себе обстановки, этот молодой солдат заметил на крыше блиндажа, который был не нашим, а немецким, аккуратно сложенную поленницу дров. Он бесшумно прополз под рядами колючей проволоки и, не задев при этом установленных обеими сторонами минных полей, осторожно забрал дрова и так же благополучно доставил их повару. Повар обрадовался хорошим дровам и спросил солдата, где он их нашёл. Услышав объяснение, он не поверил своим ушам. А боец, узнав, куда он ходил за дровами, очень удивился. Весть об этом необычном походе быстро разлетелась по батальону, и утром все стали ожидать дальнейшего развития этой истории.
И вот рассвело. Видим, что из выхода к крыше блиндажа, где должны были лежать дрова, высунулись две руки (по-видимому, денщика офицера), чтобы забрать их. Однако ничего они там не нащупали. Вслед за этим на мгновение наружу высунулась голова денщика и снова быстро скрылась. Он, наверно, хотел убедиться, что дров на месте нет. Через несколько минут из блиндажа раздался громкий голос немецкого офицера: «Эй, рус, воевать так воевать, а зачем дрова воровать?!»
Услышав это, мы разразились громким смехом. Этот случай мне запомнился надолго. Скажете - невероятно. Но это было. Да... На войне ведь всё бывает.