Предлагаем вашему вниманию подиумную дискуссию о значении русского языка в современном мире. 

Людмила Вербицкая, ведущая, председатель попечительского совета фонда «Русский мир», президент МАПРЯЛ, президент Российской академии образования

Положение русского языка и в России, и в мире не самое простое. Не столько с точки зрения того, сколько жителей планеты знают русский язык, хотят его выучить, думают об этом, а с точки зрения того, каков язык сегодня. Каким он становится сейчас — этот яркий, образный, удивительно выразительный язык? Когда Владимир Путин подписал свой указ, он подчеркнул две главные задачи, которые поставил перед фондом «Русский мир». Во-первых, думать о развитии, сохранении прекрасного русского литературного языка в России. Во-вторых, сделать все для того, чтобы русский язык распространялся и в мире.

Многие из вас стали свидетелями процесса, который происходит с русским языком в России за последние 20–25 лет. И вы согласитесь со мной, что в речи значительного количества носителей этого языка яркость, образность, своеобразие и красота исчезают.

Философ Владимир Соловьев, читать которого — одно удовольствие, был блестящим филологом и лингвистом. Он написал, что каждый носитель русского языка должен владеть тремя стилями речи: высоким, чтобы обращаться к Богу, средним, который использовать с людьми, окружающими этого человека, и низким стилем. Но должно помнить, что этот стиль человек может использовать только во внутреннем монологе или диалоге с самим собой.

В жизни России произошли огромные изменения, за прошедшие 20–25 лет изменилось все. И политическое устройство, и экономические отношения, и социальные. В какой-то мере начали меняться и отношения между людьми, к сожалению. Ни одна страна такого не переживала. Мы это ощущаем и, слыша язык вокруг, думая о русском языке, понимаем, как это важно. Высокого стиля не стало, а средний занял место высокого. Зато низкий, которым можно пользоваться только в общении с самим собой, занял место среднего.

Нашему президенту небезразлично, какой язык звучит в России. Несмотря на то, что в 2005 году Государственная Дума приняла закон о русском языке, который мы все вместе готовили, Владимир Владимирович недавно подписал указ, запрещающий употребление неформальной лексики или, откровенно говоря, просто русского мата. Установлены соответствующие штрафы за это. Самое главное, что можем сделать мы, живущие в России, носители русского языка, — не оставаться равнодушными. Если мы будем на это реагировать быстро, живо, то поможем русскому языку.

Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы делает все для того, чтобы русский язык сохранить. Очень бы хотелось поблагодарить всех руководителей ассоциаций и всех, кто работает за рубежом. А нам в России можно еще многому учиться.

Сохранить язык очень важно. Ведь язык любой страны — это проблема безопасности, а язык России — это проблема безопасности нашей родины, нашей России.
В школах России нет пока настоящего современного учебника русского языка для средней школы — учебника XXI века. У нас не хватает ярких, творческих, живущих своим делом учителей русского языка, которых было намного больше в то время, когда я училась в школе. А вы понимаете, как давно это было.

Только в Петербурге около семисот школ, но гораздо меньше, где было бы настоящее, трепетное отношение к языку и к подбору преподавателей. Грустно то, что педагогические вузы России выполняют не все свои функции. Я имею в виду подготовку преподавателей русского языка, которых на один семестр или на один учебный год можно было бы направлять в зарубежные страны как носителей языка. Конечно, я не говорила о том, что мы всех пошлем преподавать русский язык за рубежом. Нам тоже нужны преподаватели.

Вот поэтому есть о чем поговорить, и я первым просила бы вступить в дискуссию Сергея Игоревича Богданова.

Сергей Богданов, заместитель председателя правления фонда «Русский мир», проректор Санкт-Петербургского государственного университета

В последнее время мы получили уникальные технологии коллективного существования — Интернет и социальные сети. Это настолько мощные технологии коллективного существования, что человечество, мне кажется, и Русский мир как сообщество оказались к этому не вполне готовы — ни интеллектуально, ни нравственно, ни с точки зрения общественного здоровья.

До этого самой совершенной формой коллективного существования было вероисповедание. С амвона говорил человек, специально обученный, воспитанный, имеющий практику и опыт воздействия на массы. Сейчас ситуация другая. Сейчас все имеют равное право и равные возможности вступать в коллективное существование.

Для ситуации с языком это особенно важно, потому что язык — здесь мне не нужно объяснять — это воплощение коллективного существования, он рождается как результат коллективного существования и обеспечивает само коллективное существование. В условиях, когда технологии коллективного существования — в первую очередь социальные сети — оказались в руках мало подготовленных для этого людей, произошло то, что должно было произойти. Уровень нашего коллективного существования снизился во всех отношениях.

Возьмем, например, ситуацию с революцией в Египте. С помощью социальных сетей организуются революционные события. После чего на следующий день на улицах начинают насиловать французских журналисток. Результат коллективного существования, который создается с помощью новых технологий, оказывается непредсказуемым. Это серьезный вызов. Нужно думать, как на него ответить.

Это, безусловно, имеет последствия для языка. Если с коммуникативной функцией мы как-то еще справляемся, то с другой функцией — фиксировать в языковых формах основы нашей нравственности, культуры в самом широком смысле слова — с этим справиться уже трудно. Слишком большое одновременное участие людей самой разной степени подготовленности в нашем коллективном существовании. Поэтому мы сталкиваемся с неким испарением цивилизации. Слово понимается не так, как оно могло бы пониматься, и употребляется не так, как оно могло бы употребляться. Это очень серьезная проблема, которая может сказаться на нашей жизни в самых разных ее аспектах.

Какой есть выход из этой ситуации? Ну, первое и самое очевидное предложение — ввести редактуру. Однако очень трудно ввести редактуру. Практически невозможно. Понятно, что это не может быть редактура по типу цензуры, которая существовала в свое время. С этим просто не справиться, и так вообще не должно быть.

Мне кажется, что выход из этого сложного положения находится как раз в части работы в области языковой политики. Мы должны найти возможность сделать доступными для самых широких масс отредактированные, откомментированные, корректные с научной точки зрения тексты. Не только с лингвистической точки зрения. В этом должны однозначно участвовать и представители других наук. Это специальные словари, которыми может пользоваться самый широкий потребитель. Это информационные базы данных, которые позволяют увидеть все возможности, которые есть в языке. Чтобы стихия, которая нас сейчас захлестывает в социальных сетях, не определяла бы способ нашего языкового мышления. Это сложная задача, но она, тем не менее, решаема. 

Очень важно поддержать культуру чтения. Сейчас с этим проблемы, хотя Россия долгое время была самой читающей страной в мире. Понятно, что одними призывами ситуацию не переломить. Необходимы определенные программы. Если сейчас наша массовая культура становится все больше на рельсы видеоряда, надо подумать о том, как должна выглядеть современная книга. Это могут быть книги с осмысленно построенным изобразительным рядом, который учитывает все культурные контексты, связанные с текстом книги. Это очень важный проект, который должен найти свое место, в частности, при реформе системы образования.
Проблемы у нас возникли в связи с технологиями социальных сетей, с безграничным расширением прав при отсутствии готовности к этому и ответственности за это. Думаю, что виртуальное пространство мы уже проиграли. Остались технологии дополненной реальности. Очень интересное направление, которое активно развивается в современном мире. Нам нельзя потерять контроль над этой сферой — может, самой перспективной в будущем.

На злободневные вопросы языка должен отвечать не только лингвист, но и юрист, и философ. И на эти вопросы нужно ответить. Нужно дать наше совместное взвешенное культурное представление об этом максимально широкому кругу людей.

Людмила Вербицкая

Такие словари, о которых говорил Сергей Игоревич, готовятся. И нужны усилия самых разных специалистов. Именно таким и является «Комплексный нормативный словарь современного русского языка как государственного языка Российской Федерации», подготовленный всем коллективом Санкт-Петербургского университета. Над ним работали и математики, и психологи, и социологи, и юристы. Ну и, конечно, филологи.

Но Сергей Игоревич поставил и другой — сущностный, очень серьезный вопрос: как же все-таки нам некоторые слова понимать.

Льва Владимировича Щербу в тридцатые годы спросили: что делать, когда в русском языке происходят большие изменения? Надо ли стремиться к тому, чтобы сохранить нормативный язык? Лев Владимирович ответил очень просто: читайте произведения лучших писателей, и у вас проблем не будет.

Всеволод Багно, директор Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Я уверен: все, что ни делается — это глубочайшее мое убеждение, — все к лучшему. В предыдущей дискуссии мои коллеги-историки, почти все в той или иной мере историки — в отсутствие литературоведа, представителя Пушкинского Дома, не сговариваясь, все говорили исключительно о русской литературе. Понимаю: чем серьезнее тема, тем сложнее строить панели и тем сложнее отделять одно от другого, потому что русская литература от русского языка неотторжима, как и язык от литературы.

Очень люблю одну фразу из письма Пушкина Гнедичу. «История народа принадлежит поэту». Я часто повторяю эту пушкинскую строчку. Это чистая правда. История, естественно, прежде всего принадлежит истории, но поэт может увидеть в истории, в судьбе своего народа вчерашней и завтрашней — особенно завтрашней, — то, чего историку не дано увидеть. «Поэту» — необязательно Пушкину. Вообще всей русской литературе, слову, которое в России оказалось фундаментом всего. Вспоминают ведь не только Пушкина, но и великий русский роман Достоевского, Толстого, Тургенева, вспоминают даже Брюсова. Я не ожидал услышать его имя в ходе этой замечательной дискуссии.

Поэтому я буду говорить не только о русской литературе и русском языке, но и о всемирном языке. Многие знают гениальную речь Достоевского о Пушкине, все ее помнят, но мало кто замечал, что она выросла из слов Гоголя, как многое у Достоевского. Не только из Пушкина, но и из Гоголя. Всемирный язык для меня загадка. Отгадку я нашел, участвуя в дискуссии о русской литературе, о слове как фундаменте русской культуры, о славянской письменности, о русском языке в конечном счете.

Гоголь пишет, предваряя Достоевского, что русская литература, в сущности, и Пушкин, и Россия, и русский народ пробовали все аккорды, вырабатывая язык всемирный, который был нужен для того, чтобы выполнить свою миссию, которая была предначертана этому народу, этой литературе, России, и Пушкину в том числе. В сущности, Пушкин создал тот русский язык, на основе которого русская литература выпестовала великий русский роман, который совершил чудо — убедил мир в том, что Россия является не только империей зла, каковой многие были готовы тогда ее считать, но является и империей духа.

Нет никакого противоречия между русским и всемирным языком. Мы пытаемся подсчитать, сколько людей читают по-русски, сколько говорят по-русски, для скольких миллионов русский сегодня является родным. Но мы нередко забываем, что под всемирным языком Гоголь — провидец и пророк — понимал и те сотни миллионов людей, которые любят Россию, не зная русского языка, а зная Тургенева, Достоевского, Лескова, Платонова или Чехова, которых они прочитали на своих языках. А это сотни миллионов людей! Сотни миллионов, которые тоже часть Русского мира, потому что эти люди знают Россию, никогда не побывав в нашей стране.

Вот это и есть тот всемирный язык, который вышел за границы русского языка, приобщив к нему все языки мира. Меня не устают поражать старые переводы — плохие французские переводы. Я вижу, каким уродливым, чудовищным оказывался роман Толстого в этих первых переводах. Его сокращали в сто раз, и тем не менее он изменил представление о России. В нашей стране очень многие стали видеть духовную родину.

Оптимист по природе, я считаю, что мы здесь многого не делаем — не понимаем, что можем сделать. Дверь есть, а мы почему-то стоим перед стенкой. Организовать людей, видящих в России духовную родину — вот что среди тех технологий, которые есть в наших руках. Не было таких навыков и того опыта, который есть у нас. Не было тех потрясающих переводов, которые появились потом. С поэзией, конечно, хуже, но проза переведена иногда просто неслыханно, поскольку это великие переводчики. И это ключ, открывающий сердца народов, которые нуждаются в положительном образе России.

Мы готовили масштабную выставку рукописей. К нам приехал Шарль Мела, директор Музея рукописей в Женеве, лучшего частного музея в мире. Ему показали рабочие тетради Пушкина. Мела не знает русского языка. Он посмотрел поразительной красоты автографы Пушкина. На каждом из них невероятное количество совершенно изумительных рисунков. И, не зная русского языка, плохо зная Россию и никогда не читавший Пушкина даже по-французски, Мела сказал: «Я всю жизнь со студенческих лет думал, что у европейской цивилизации три основы, три краеугольных камня: Гомер, Данте и Гёте. И вижу, что ошибался. Это Пушкин. Не называйте мне другие имена!».

Эти слова дорогого стоят. Человек увидел язык, которого он не знает, увидел русский язык, ставший благодаря Пушкину всемирным.

Завершить я хотел бы, рассказав в двух словах о нашем замысле: по аналогии с Эрмитажем создать центры Пушкинского дома как музея русской культуры в разных городах России. Там нас, прежде всего, ждут. Это можно сделать, естественно, при контакте с вами и с городскими властями. Я думаю, что это получится. Это будут центры всемирного русского языка, к которому будут приходить люди. У нас богатейшие запасники, и мы хотим, чтобы эти богатства стали действительно народным достоянием. Пусть сограждане близко почувствуют энергетику всемирного языка, который, слава Богу, в России был, есть и будет.

Вениамин Каганов, заместитель министра образования и науки Российской Федерации

На форуме студенческих СМИ в Санкт-Петербурге мне задавали всякие вопросы, в том числе, как им казалось, неудобные. Но один вопрос меня порадовал: «Что вы думаете о национальной идее?». У меня появилась возможность сказать, что же я по этому поводу думаю.

Мне кажется, что наша национальная идея уже сформулирована, но еще не идентифицирована как идея. Она сформулирована, в частности, в законе об образовании Российской Федерации. Что там сказано? Что мы должны создать условия для развития талантов каждого ребенка в нашей системе, на территории нашей страны. А если к этому добавить, что еще и детей соотечественников за рубежом, то, может быть, это как раз поле для консенсуса, где сойдутся люди с разными взглядами, с разными вероисповеданиями, потому что все хотят, чтобы дети были счастливы, и всем нужно, чтобы таланты детей развивались.

Я спросил аудиторию: вам нравится такой ответ? Могу я от вашего имени представить это на Ассамблее Русского мира? Мне сказали: да. Так что от имени пятисот участников форума студенческих СМИ выношу на дискуссию эту идею.

Естественно, многое, если не все, очень многое определяется до школы. И очень многое зависит и от семьи, и от педагогов. Но еще, может быть, больше зависит от тех, кто готовит этих педагогов, кто говорит, как надо их готовить, какими они должны быть. Ведь Людмила Алексеевна Вербицкая буквально несколько дней назад была избрана президентом Российской академии образования. А это структура, которая в значительной степени — так исторически сложилось — определяет и содержание образования, и основные подходы. Мне кажется, это признание не только деятельности Людмилы Алексеевны — очень активной, в том числе по продвижению русского языка, российского образования, но и вообще Русского мира.

Если возвращаться к языку, то он действительно очень разный в моем понимании. Язык сегодняшней встречи, язык, который мы используем на хоккейном матче или язык пользователя компьютера. Это всё — русский язык. И каждый из этих аспектов имеет свою функцию, свои особенности, какие-то свои достоинства и недостатки. Особенно по сравнению с высоким стилем русского языка. И что делать, когда психологи говорят: у наших детей сегодня клиповое сознание? Кто в этом виноват? А какое будет сознание у тех, кто придет в нашу школу через пять лет? Никто не сможет ответить. Но мы должны сделать все, чтобы предвосхитить и подготовить наши технологии. В том числе педагогические, лингвистические и другие, чтобы не потерять контакта с детьми. Мы обязаны привить те ценности, которые имеем, чтобы, в конце концов, понимать друг друга.

Мне кажется, что это задача, может быть, вторая после сохранения высокого русского языка. Вторая по сложности и по важности.

В отношении информационных технологий. Да, иногда это опасность, иногда это новые возможности. Могу привести немало примеров. В одной из школ Москвы девятиклассники с помощью информационных технологий и своей активности собрали пять миллионов рублей. Однокласснице в очень тяжелой ситуации — онкология — надо было срочно помочь, нужны были большие деньги на операцию. Когда в конце лета на Дальнем Востоке случился паводок, Интернет послужил средством мобилизации волонтеров. Они общались на том языке, который, может быть, нам не сильно нравится. Но собрались, приехали туда и помогли.

В этой связи, помимо аспектов, связанных непосредственно с русским языком, хотелось коснуться нескольких организационных моментов. Мне кажется, что у нас ресурс колоссальный. Интеллектуальный, кадровый и даже финансовый. Хотя денег всегда не хватает, это понятно. Другое дело, насколько ресурс эффективен. Думаю, мы сможем проделать большую работу с коллегами из фонда «Русский мир», из МАПРЯЛ, РОСПРЯЛ, из вузов. А также вместе с нашими министерствами и ведомствами, наконец, с детьми. Они талантливые коммуникаторы, иногда продвигающие русский язык лучше, чем мы, взрослые, не говоря уже о студентах, о педагогах. Даже атомщики пишут инструкции на русском языке, и это — тоже часть его продвижения. Нам помогут соотечественники, которые лучше понимают, что у них происходит, что им нужно реально для продвижения и защиты языка. Синергия может увеличить в разы эффект нашего дела. Только нужно всем нам лучше слышать друг друга, быстрее реагировать, больше учитывать самые разные мнения.

Создается, я уверен, полезная структура — Совет по продвижению и развитию русского языка. Его возглавляет вице-премьер правительства России Ольга Юрьевна Голодец. Задача Совета — сделать так, чтобы все властные структуры, субъекты федерации, муниципалитеты, то есть государство и его партнеры, работали на общую цель, поддерживая все, что есть хорошего, и развивая новое.

О средствах массовой информации и дистанционных технологиях. Очень много интересных решений. И сказать, что мы проиграли это поле — дискуссионный вопрос. Я бы не стал так говорить. Проигрываем пока — это правда. Но не проиграли. Потому что борьба не закончилась. Наша задача — создать такие ресурсы, в том числе для продвижения российского образования, которые могли бы конкурировать с ресурсами, которые создаются в других странах. А лучше, если они смогут их превзойти и по удобству, и по содержанию. Эту тему мы начнем развивать именно с продвижения русского языка, создания таких технологий, которые бы помогали преподавателю в каждой точке планеты. Конечно, никто никогда не заменит прямого общения с преподавателем и прямого диалога, но там, где это невозможно, нужно использовать новейшие коммуникационные технологии.

Дэн Юджин Дэвидсон, вице-президент МАПРЯЛ, президент Американских советов по международному образованию

Последние два выступления перевели наш разговор, я бы сказал, в более оптимистическое русло. Хочу продолжить в этом духе, поскольку роль АСПРЯЛ, МАПРЯЛ, фонда «Русский мир» и многочисленных ассоциаций как раз должна подтвердить просветительскую миссию, о которой мы сегодня говорим, — миссию Кирилла и Мефодия. Перед ними 1150 лет назад тоже стояла, я бы сказал, очень непростая задача.

При всем оптимизме надо помнить: чтобы наша инфраструктура и наши академические ассоциации работали хорошо, мы должны понять правила игры, в которую сейчас играем. Название дискуссии «Вызовы современного мира» означает для меня «Вызовы эпохи глобализации».

Что это такое для русистики и как она должна идти вперед? В глобальной экономике XXI века возрастает роль образовательных учреждений. Это хорошо. Значит, и наша роль растет. Русистика выступает как средство передачи знания, потока новых идей, информации, технологии, продуктов. Как аккумулятор человеческого и, в конце концов, финансового капитала.

Социально-экономические категории, в которых мы обязаны сейчас работать, вообще известны, но стоит все-таки подумать, насколько они влияют на работу русистики.

Первый элемент — конкуренция. Насколько мы конкурентоспособны в своей работе? Мы должны конкурировать за учеников, за студентов, за слушателей, а также за ресурсы, за гранты, за внимание СМИ. И мы конкурируем с другими языками, кафедрами, факультетами, дисциплинами. Все идет по рангам. Самая сильная, допустим, или самая слабая спортивная команда. Но и университеты, как мы понимаем, тоже должны иметь соответствующий ранг.

Приведу пример. Молниеносная передача информации — самая известная характеристика эпохи глобализации. Но, может быть, не всем известно, что около шести процентов всех интернет-сайтов в мире используют русский язык. Шесть процентов всех сообщений в Интернете — на русском языке. В Интернете он занимает второе место после английского и стоит перед немецким, французским, китайским, испанским языками. И это говорит о включенности, о роли и уровне образования русскоязычного населения нашего мира.

Массификация образования — тоже факт эпохи глобализации. Она приводит к увеличению количества желающих учиться русскому языку, хотя желающие, в основном, теперь уже не сами филологи, а не-филологи. Наша наука была настроена в XX веке больше на подготовку специалистов и аналитиков. Теперь мы готовим не-филологов. Это требует определенного пересмотра самой структуры нашей ассоциации и наших академических программ.
Меньше 20 процентов студентов сегодня вообще в западном мире занимаются гуманитарными науками.

Открытый доступ — тоже правило игры. Что это значит? Мы должны быть более открыты к нетрадиционным студентам и учащимся: мигрантам, ветеранам, пожилым, людям с физическими ограничениями. Легко это сказать, но не так легко реализовать в жизни. Мы стали в нашей стране более внимательны ко всем детям и студентам, для которых русский язык является семейным языком. Не родной и не второй, а семейный. Его надо поддержать. Это огромная сила, если ее правильно поддерживать.

Очень важны контроль и прозрачность. А мы в сфере русистики имеем широко признанную систему контроля знаний, мониторинга успехов наших учащихся в виде прекрасной системы тестов. Мы как специалисты и как организаторы должны убедиться, что все, кто проходит нашу систему школ и образования, достигает обещанного порога знаний. Если обучающимся нужен профессиональный уровень языка, наша обязанность — подготовить их на таком уровне. Поскольку 90 процентов наших студентов — не филологи, они будут работать в других сферах. Здесь для конкурентоспособности нужно высокоразвитое общение.

Позволю себе процитировать заявку отдела кадров фирмы Microsoft за прошлый год. Кто им нужен, кроме, естественно, компьютерщиков? Люди с высоко развитыми навыками общения минимум на двух языках. В том числе, во всех видах речевой деятельности — от межличностного до переговоров на высшем уровне. Умение видеть большую картину, понимание основных сил, которые влияют на систему и на общество — то есть не какой-то низкий уровень умения только говорить на языке, а глубокое понимание силы культуры, системы ценности, истории страны. Иначе эту глубокую картину не получишь.

Креативность — понятно. Еще — умение учиться. Умение развивать собственных студентов и учиться самим. В результате от русистов мы должны ждать новое поколение учебников и учебных материалов, которые бы готовили наших студентов и учеников к новым потребностям общества глобализации. Которые бы отразили весь диапазон функционирования русского языка в форме, позволяющей хотя бы понимать, что происходит в Интернете. Я не требую, чтобы они говорили, как в Интернете, но понимать такой язык надо.

Надо резко повысить внимание к становлению нового поколения преподавателей, к повышению квалификации теперешних преподавателей, поскольку многие из них прошли подготовку в прошлом веке. Самое важное. Мы не освобождены от обязанностей агитировать, объяснять людям, почему русский язык важен. Не надо думать, что это всем так уж очевидно. Это наша работа. Химики, физики тоже агитируют, они знают, как подавать свою отрасль в нужный момент и в нужном свете.

Надо развивать формы поощрения и поддержки изучения русского языка для всех, кто его изучает. Такой формой у нас стали олимпиады школьников, которые проводятся уже сорок лет и имеют огромный успех. Крайне важна возможность учиться в России. Нужны стажировки для преподавателей.

Людмила Вербицкая

Дэн, может быть, сам не решился сказать, что вот уже десять лет Петербургский университет вместе с нашими американскими коллегами реализует удивительную программу. По существу, мы учим американских деловых представителей владению русским языком в совершенстве. И, надо сказать, получается. Очень интересный опыт, и я рада такому сотрудничеству с американскими коллегами.

Мы с вами хорошо понимаем, что в России, как и в других странах, без научных институтов одни вузы выжить бы не смогли. Сергей Игоревич Богданов хорошо сказал, что нам нужно готовить доступные для широких масс тексты. Институт русского языка имени Виноградова Российской Академии наук это делает. Сравнительно недавно вышел прекрасный орфоэпический словарь под руководством Марии Леонидовны Каленчук. Ей слово.

Мария Каленчук, заместитель директора Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН

Мы не раз сегодня слышали: нам необходимо, чтобы люди говорили не просто на русском языке, но на хорошем языке. Поэтому я хотела бы обратить ваше внимание на несколько, может быть, неожиданный момент, связанный с культурой нашей звучащей речи.

Когда в современной действительности мы начинаем писать новый орфоэпический словарь, перед нами становятся две в определенной мере неожиданные и в определенной мере нерешаемые задачи. Еще несколько десятилетий назад мы хорошо представляли себе, какие именно люди, какие слои населения могут являться носителями хорошего литературного русского произношения. Такого произношения, которое можно помещать в словарь, пропагандировать, нести по всему миру. В наше время оказывается, что совершенно невозможно понять, кто эти носители хорошего литературного произношения и есть ли они еще.
Раньше мы знали: человек с гуманитарным высшим образованием, москвич или санктпетербуржец — желательно, не в первом поколении, — это уже гарантия определенной культуры звучащей речи. А вот сейчас сложилась ситуация, когда становится реальностью шуточное, но грустное выражение: у него два высших образования, но, к сожалению, нет начального. Образованность сейчас не означает культуру. Раньше они шли рука об руку.

Для тех, у кого русский язык является профессиональным полем, есть профессиональный инструмент, чтобы работать в поле — словарь русского языка. Нет профессионалов, которые не пользовались бы словарями, в частности орфоэпическими. Но даже профессионалы, носители хорошего русского языка, не всегда следуют рекомендациям словарей. Разница, очень раздражающая общество. Потому что в словарях пропагандируется не совсем реалистическое представление о том, как надо хорошо говорить, а в речи образованных, культурных, интеллигентных людей, то есть в реальной речевой практике, нормы совсем другие.

Сегодня во время нашего с вами первого пленарного заседания, когда поздравляли победителей конкурсов Русского мира, одиннадцать раз было произнесено слово «жюри». И только раз его произнесли так, как разрешают все орфоэпические словари. Выходит, вся рота идет не в ногу? Или словари отстают от реальной практики?

И таких примеров можно привести огромное количество. В живой речи, в речи образованных людей по разным причинам стали использоваться варианты ударения и произношения, отличные от тех, что записаны в словарях. Есть два разных сценария поведения в таком случае. Или продолжать увеличивать пропасть между тем, что мы кодифицируем, закрепляем в словарях, игнорируя то, что происходит в речи образованных людей, или попытаться выявить, что из новаций, которые мы слышим со всех сторон, достойно называться новой произносительной нормой.

В истории нашей науки всегда назывались несколько разных оснований, которые позволяли рекомендовать тот или иной вариант произношения как нормативный, правильный, образцовый. В первую очередь, говорили о культурно-исторической традиции. Во вторую — о соответствии внутриязыковому закону. В третью — о распространенности варианта в речи образованных людей.

Думаю, что в нынешней языковой ситуации эти основания должны поменяться местами. Возьмем два глагола. В сегодняшней речевой практике они звучат так: «бАловать» и «баловАть», «исчЕрпать» и «исчерпАть». Все словари разрешают только «баловАть». По данным английских исследователей 87 процентов наших информантов, говорящих литературно, говорят «бАловать». В словарях написано: «Грубо. Неправильно» — «бАловать». Но их не смущает, что Пастернак, например, писал: «нас время бАлует победами». Можно привести десятки очень уважаемых источников, где такое же ударение. Например, «мы еще не окончательно исчерпАли» — кто-то из докладчиков сегодня говорил. Словари разрешают только «исчЕрпать». Это не важно, что еще Брюсов писал «Я исчерпАл тебя до дна, / земная слава».

Откуда, собственно говоря, тогда мы берем информацию о том, что хорошо, что плохо? Как представляется, есть один-единственный аргумент, который позволяет сказать, что даже широко распространенный вариант нельзя рекомендовать. Это когда вариант нарушает какой-нибудь языковой закон.

В наше время под влиянием английского языка очень многие молодые носители даже хорошего литературного произношения начинают в заимствованных словах на конце слова произносить звонкий согласный, что абсолютно запрещено законами русского языка. То есть говорят «имидЖ, паБ, блоГ» и так далее. Поскольку эта инновация запрещена законами русского языка, законами русского произношения, она совершенно явно не может быть рекомендована как правильная. Во всех остальных случаях, каким бы реалистичным это вам ни показалось, мы должны поменять местами два основания, которые используем при рекомендации вариантов произношения. Во-первых, надо иметь в виду распространенность в речи образованных людей, во-вторых — культурно-историческую традицию.

Взять глагол «налить» в прошедшем времени, в мужском роде единственного числа. «Я налИл». По-другому никто и не говорит. А теперь откройте академический орфоэпический словарь под редакцией Ованесова. Основной вариант — «я нАлил». По нашим исследованиям, так говорит 4 процента современных информантов.

Почему из угоды странному тезису, что обязательно нужно сохранять традицию, надо увеличивать пропасть между реальным произношением и тем, что мы рекомендуем в словарях, справочниках и учебниках? Я думаю, что это неверный путь. Мы больше должны доверять речевой практике, не игнорировать то, что в реальности происходит с русским языком.

Татьяна Млечко, ректор Славянского университета, член президиума МАПРЯЛ (Молдова)

Уже в названии нашей дискуссии язык сопряжен со временем. Как только ни пытаются назвать наше время, — эпоха космоса, эра IT-технологий, генных, нанотехнологий… Но есть основание назвать наше время временем языка, потому что сегодня невероятно высока плотность коммуникаций, в том числе межкультурных. Мобильность людей современного мира, их перемещения в пространстве диктуют знание языков. И я могу сказать, что сегодняшнее время — это сплошной вызов человеку говорящему и вызов языкам. Особенно языкам полинациональным, широкого хождения, в числе которых русский язык. Там, где речь идет о времени, непременно появляется необходимость уточнить пространство. Сейчас это постсоветское зарубежье, которое называют самым мощным и самым многочисленным сегментом Русского мира.

В перечне вызовов, актуальных для постсоветского пространства, актуальны исследования языка так называемых «других русских» в целях его сохранения. В течение четверти века мы шли от экстралингвистических факторов. Сначала мы исследовали правовое поле, пытались оспорить то место, которое было отведено русскому языку в наших государствах. Потом важной стала статистика русской эмиграции, потом — смена показателей в образовательном поле. Это количество школ, учеников, часов на предметы «русский язык» и «литература». Мы изменяли социолингвистические параметры среды, констатируя постоянное сужение в ней доли русского языка. Что касается показателей сугубо лингвистических, то мы достаточно нервно, пристрастно, но с достоинством и резистентностью прошли период инкорпорации и вынужденных заимствований и их поглощения, то есть приноравливания себя и нашего языка под такую необходимость.

Конечно, не со всем можно согласиться, но мои коллеги из Молдавии знают, что мы, например, очень тяжело приняли то, что с марта этого года остались в наших документах без отчеств, хотя это привилегия каждого русского человека.

Вызов сегодняшнего дня в том, что пришло время рассмотреть язык русских нового зарубежья, так называемых «других русских», на уровне отдельно взятого индивида, конкретной или совокупной языковой личности, типичного носителя русского языка. Потому что речь не о другом русском языке, что очень важно в этом пространстве, а о другой языковой реальности и о другой языковой личности. За этим другое самоопределение на фоне притяжения иной гражданской и иной этнической идентичности, за этим и превращение, причем массовое и очевидное, русскоязычных монолингвов ближнего зарубежья в билингвов. А это уже совсем другое языковое сознание.

Когда мы говорим о знаках явных, пришло время обратить внимание на знаки латентные, которые не менее существенны. Они свидетельствуют и о наличии лакун в ассоциативно-вербальном тезаурусе, и об истончении связи с матрицей русских прецедентных феноменов. Это делает русских еще более «другими», чем наличие русифицированных заимствований, так как происходит ослабление связей с исконной национальной когнитивной базой, поэтому вызов и задача сегодняшнего дня — выявить их и заполнить.

Еще один вызов связан больше с лингводидактикой и с методикой. Задача примирения языков в одном функциональном пространстве актуализировала вопрос о билингвальной методике обучения и бикультурном воспитании. К сожалению, неосвоенность этого пространства иногда приводит к профанации идеи, к издержкам и сложностям ее реализации. Поэтому позитивным примером можно считать проект, недавно поддержанный Европейским Союзом и многими коллегами. Это проект «Виалайт». Его осуществляли восемь европейских государств с намерением сохранить русский язык в странах проживания носителей. Главной установкой проекта было создание системы подготовки и переподготовки кадров для организации учебно-воспитательных учреждений и работы в них.

Проект завершен, учебная платформа выставлена на электронных носителях. Это мне кажется важным шагом вперед. Чем терять русские школы, лучше освоить русский язык в системе билингвального образования.

Когда-то Давид Кугультинов так сказал: «Русский язык дало мне время. Благодаря ему, я живу в моем времени». Это могли бы сказать те, от имени кого в ближнем зарубежье я выступаю. Понятно, мы работаем не только в силу своих профессиональных устремлений, но с пониманием особой миссии по отношению к русскому языку. Любая миссия — ответственность, а потому позволю себе завершить выступление высказыванием нашего ученого Владимира Колесова: «Язык и время — это ответственное сочетание. Лингвист говорит о языке во времени, философ — о времени языка». Сейчас время русского языка и время о нем позаботиться.

Юрий Прохоров, ректор Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина

Мне очень нравится название сегодняшней нашей встречи «Русский язык и вызовы современного мира». Вообще, современный мир — это мы с вами, поэтому мы придумываем эти вызовы и, как это ни парадоксально, прекрасно используя русский язык, отвечаем на эти вызовы. Но потом, ответив на них, мы собираемся и начинаем скорбеть по поводу языка, на котором мы на них отвечаем.

Каковы вообще эти вызовы в соотношении с языком? Да, между виртуальностью и реальностью — новое соотношение. Между глобальностью и национальностью — новое соотношение. Резко расширились пространства коммуникации и ее содержание. Ускорилась, безусловно, коммуникация. Вот это те вызовы, которые не могут не сказываться на языке. Это, мне кажется, нормальное соотношение вызовов мира и языка. По отношению к русскому языку сейчас очень интересное время для анализа и обсуждения, потому что русский язык в ходе ответа на эти вызовы стал достаточно четко различаться, как мне думается, по четырем соотношениям языка и культуры.

У нас есть внутрикультурное существование русского языка — язык в пределах русской культуры. Сократилось количество этого существования? Конечно. У нас есть внешнекультурное сосуществование русского языка в иной культуре. Увеличилось это количество? Безусловно, увеличилось.

У нас есть околокультурное существование. То количество мигрантов, которое работает в России, практически очень мало соотносится с русским языком и русской культурой, но, тем не менее, в определенной степени их использует. Это пространство тоже увеличилось.

Безусловно, увеличилось пространство внекультурного состояния русского языка. Ему очень далеко до английского, а вот специалисты уже бьют тревогу, что английский язык отрывается от культуры. Но в русском языке это расстояние тоже увеличилось, безусловно.

Мы почему-то меньше думаем о том, что представляет собой русский язык, например, в плане самой простой конструкции: родной язык. Что в наше время родной язык? Уже появились работы «второй родной», «домашний язык». При желании можно написать работу «Третий родной язык». А вот в чем суть этого языка? В его проявлении? Вот это мне кажется очень интересным, и это необходимо изучать. Мама русская, папа немец, работают во Франции. Родился ребенок. Какой у него родной язык? А через пять лет они переезжают в Бразилию и вокруг, как только открывается дверь или окно, звучит другой язык — португальский. Понять такое соотношение очень важно, только тогда мы поймем, что продвигать, как и чему учить. Мне кажется, что сейчас мы больше говорим о продвижении русского языка с точки зрения, простите, продвигателей.

Казалось бы, сколько людей в разных странах учили русский язык… Называли миллионные цифры. А у них этот язык не был языком существования, безусловно, и не был языком сосуществования. Не с кем было сосуществовать. Обратный пример — мое поколение, учившее иностранные языки. Ни существования, ни сосуществования.

А вот сейчас уже совершенно другая ситуация. Людям нужен язык. 90 процентов из тех, кто изучает русский язык, как говорил профессор Дэвидсон, не филологи. Это язык сосуществования.

Сергей Игоревич Богданов сказал о коммуникативном существовании. Но все больше и больше на первое место выходит коммуникативное сосуществование. В этой сфере русский язык играет все большую и большую роль. В этом заключается расширение сферы функционирования русского языка. Именно как языка сосуществования. Существование — я бы так определил — это демография. Больше родилось — больше существует. А сосуществование — это уже теория и практика преподавания русского языка как неродного.

Виталий Костомаров, президент Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина

Гоголь сравнивал русский язык с океаном, «едва берега имеющим», но ведь в океане, если продолжить это сравнение, есть очень много всякой дряни, которая во время шторма обязательно поднимается на поверхность. Этот процесс всплытия ненужного — вечный. Задача педагогов — его отслеживать и убирать.

Мы живем во время такого же невероятно крупного изобретения, каким было изобретение письма, печати. Перед нами появились глобально новые возможности фиксации и обмена знанием, чувствами, мыслями. Они связаны с техникой. И вот это не только расширило наши возможности, но и в какой-то мере их сузило. Наше информационное, наше коммуникативное пространство изменяет даже не свой объем, а внутренний характер и структуру.

Главное здесь, с моей точки зрения, то, что появляется возможность передавать, фиксировать изображение, движения, свет, вообще всю обстановку общения, текста. Другими словами, мы не понимаем еще, что перед нами новые «тексты текстов». Их можно назвать синтетическими, синтезированными. Мне нравится слово — оно употребляется — «дисплейные тексты». Но не важно как. Важно, что наряду со озвучанием, печатью появилась новая возможность фиксации.
А если это так, то нам надо несколько иначе посмотреть на проблему нормы. Сейчас много теорий появилось. Вот в Москве в академических кругах очень активно обсуждается проблема вариативности нормы. Вариативность нормы признается даже в правописании, что с моей точки зрения совершенно невозможно и неразумно. Я не хотел бы сейчас вдаваться в конкретные примеры. Понятие вариативности нормы с моей точки зрения уничтожает само понятие нормы. Это, кажется, всем очевидно. Преподаватель не может с этим согласиться. Он должен отвечать на вопрос: «Как правильно?».

Я думаю, что аналогичная ситуация, но совсем в других условиях, все-таки была в двадцатые годы применительно к русскому языку и к России. Тогда появилась блестящая статья Богородицкого «О нормативной и объективной точке зрения». Мне думается, что каждый из нас должен взять эту статью и еще раз посмотреть.

Я призываю перестать говорить бездоказательно о порче русского языка, о клиповом мышлении, выражать страхи, что вот-вот погибнет книга, чего просто не может быть по определению. Надо заняться совершенно серьезно изучением не абстрактно представляемого русского языка, а его жизненного функционирования. При этом мне хочется напомнить слова Александра Сергеевича Пушкина — замечательные слова: «А языку нашему побольше надо дать воли, чтобы развивался он сообразно законам своим».